Домашнее насилие. Почему мужчины чувствуют себя безнаказанными?

Статистика и факты

В ближайшие дни в Госдуму должен быть внесен законопроект о домашнем насилии. The Insider поговорил с его авторами и с жертвами насилия.

Мари Давтян, юрист

Россия уже приняла на себя обязательство по борьбе с домашним насилием – оно содержится во множестве подписанных Россией международных конвенций по правам человека. Вот только это обязательство не выполняется. Чтобы сдвинуть решение проблемы с мертвой точки, необходимо для начала принять соответствующий закон, где будет дано определение домашнего насилия и будут обозначены зоны ответственности соответствующих органов - ведь здесь должны участвовать и полиция, и соцработники, и медики, описаны меры защиты пострадавших, должна оказываться юридическая и психологическая помощь – все это должно быть прописано в законе.

Очень важно предусмотреть меры уголовного преследования агрессора, потому что сейчас если муж побьет жену это обычно трактуется как побои или легкий вред для здоровья, что относится к так называемым «делам частного обвинения». По ним полиция не имеет права возбуждать уголовное дело. Поэтому она не проводит расследование, не собирает доказательства – просто приходит участковый на следующий день, всех опрашивает и потом выносит постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Это удивляет и расстраивает потерпевшую, которая, как правило, не знает, что ей делать дальше, и на этом останавливается. По закону потерпевшая должна сама идти в суд, написать заявление по очень сложной форме и самостоятельно собрать доказательства. И это все в условиях, когда она живет в одном доме с агрессором! Конечно, такой подход не защищает потерпевших.

Мы проводили тренинги среди сотрудников полиции и опрашивали их: они говорят, что из ста дел по домашнему насилию только одно доходит до суда. То есть в полицию они звонят, а в мировой суд не идут – им слишком сложно осилить эту процедуру. Так что с точки зрения закона нет никакой разницы, где получены побои – от незнакомого человека или в семье, хотя на самом деле здесь речь идет о совершенно разном уровне угрозы. Одно дело, когда напал хулиган, которого женщина, может быть, больше никогда в жизни не встретит, а другое – когда это сделал человек, который живет с ней в одном доме, с которым у нее может быть совместное имущество, совместные дети. И если женщина все-таки решится подать в суд, то ей будет просто страшно возвращаться домой.

Поэтому самое главное, что должно быть прописано в законе, – меры защиты. Ведь домашнее насилие – это, как правило, не единичный инцидент, оно систематическое и длительное, поэтому пострадавшей нужно обеспечить защиту от агрессора. В западных странах это называют «охранными ордерами», мы в законопроекте обозначаем это как «защитные предписания». Основная задача предписания – предупредить. Как только приходит первый сигнал о насилии или возможном насилии – органы полиции должны отреагировать и выдать предписание о недопустимости применять насилие. И если это предписание будет нарушено – это уже будет преступление против государства, подразумевающее серьезные меры ответственности. Такая практика уже распространена по всему миру, включая страны СНГ.

Уже сам факт того, что за человеком наблюдают, делает его более рассудительным и может предотвратить новое насилие. А сейчас он видит – один раз побил жену, приехала полиция и с ним ничего не сделали, второй раз тоже прокатило – что он будет в следующий раз останавливаться? Поэтому домашнее насилие идет только по нарастающей и нередко кончается убийством либо жертвы, либо агрессора.

Одной из возможных мер защитных предписаний может быть обязанность не приближаться к жертве на какое-то расстояние или покинуть совместное жилье. Многие спрашивают: а что если муж собственник квартиры? Но дело в том, что предписание действует только какой-то период времени – обычно от месяца до полугода - поэтому он не лишается собственности - лишь возможности пользоваться ей какое-то время. При этом в некоторых странах предусмотрены специальные социальные приюты для таких случаев, где с мужчинами проводятся социальные программы. Такая практика действует в ряде штатов США, в Швеции, в Норвегии. Когда мы общались со специалистами из Эстонии по поводу подобной практики, мы тоже задавали вопрос – куда же, мол, мужчине деться, если предписание не дает ему в свою квартиру вернуться – нам сказали: вы знаете, еще ни разу никто на улице не ночевал. Наконец, не надо забывать, что мы должны заботиться в первую очередь все-таки о правах потерпевших. Многие говорят: вот пуская потерпевшая уходит – и никто не задумывается, а куда она пойдет, особенно если она с детьми?

Домашнее насилие касается не только мужа и жены. Это может случиться и между другими родственниками или близкими людьми, не оформившими свои отношения. Основной критерий – ведение совместного хозяйства. Это могут быть и, скажем, свекр и невестка – такое дальнее родство даже семейным законодательством не регулируется, однако это часто встречается.

Борьба с семейным насилием подразумевает также и профилактические меры – на самом деле именно они и оказывают самое эффективное воздействие, как показывает пример других стран. Обучающие программы о недопустимости домашнего насилия проводятся везде – начиная с детского сада и заканчивая тюрьмами. Обучающие программы существуют также для полицейских и соцработников. Наконец, государство должно вести статистику и анализировать – какие меры лучше работают, какие хуже. У нас даже и статистики-то нормальной нет – те цифры, которые есть сейчас, собраны просто потому что Россия должна была в этом году отчитаться в ООН по ситуации с домашним насилием, и насколько эти цифры отражают реальность, судить сложно.

Наконец, очень важна поддержка профильных неправительственных организаций. В развитых странах именно НПО играют ведущую роль в мониторинге и профилактике домашнего насилия – они ближе к народу и работают лучше. Тренинги для специалистов и образовательные программы очень важны, но пока мы не находим понимания в профильных министерствах по этому поводу. Причем программы должны быть ориентированы не только на общество, но и на специалистов, работающих с этой проблемой, таких как полицейские, медики, судьи.

Законопроект, над которым мы работаем уже два года, уже получил все положительные заключения от правительства и готов к внесению. Но когда он будет рассматриваться, мне не известно.

Салия Мурзабаева, Депутат Госдумы, соавтор законопроекта:

В работе над законом о домашнем насилии участвовало множество экспертов, он также прошел через согласование в целом ряде министерств. Законопроект уже получил отзыв от правительства, мы вносим в него последние коррективы, в ближайшее время он будет внесен в Госдуму. Пока рано прогнозировать, будет ли он принят. На данный момент та критика закона, которая мне попадалась в СМИ, явно шла от людей, которые его не читали (например, они утверждали, что закон вмешивается в сферу ювенальной юстиции, хотя в тексте ничего подобного не предусмотрено).

От первого лица. Истории, о которых принято молчать

Светлана Парижская, 42 года, Ростов-на-Дону – Керчь

С будущим мужем – Вадимом Ивановичем – мы познакомились по Интернету. Я жила в Керчи, он – в Ростове-на-Дону. Он приехал ко мне, стал ухаживать, очень хотел семью. Я быстро забеременела, в 2008 году мы поженились и переехали в Ростов.

Бить меня он, конечно, стал не сразу, но я недавно читала – если лягушку в кипяток сразу окунуть, то она выскакивает, а если постепенно воду греть, то она привыкает, расслабляется, и не замечает, что вода горячая. Так и здесь. Сначала были какие-то мелочи, которые прощаешь, не замечаешь. И человек расслабляется, во вкус входит и получается, что никто терпеть не может. Началось все с психологического насилия: постоянных унижений, оскорблений, придирок. Он говорит – иди работай. Я нахожу работу, он говорит, что это плохая работа. Когда родилась наша дочка Василина, он не разрешал кормить ее грудью. Вроде не бьет, но контролирует каждый мой шаг, ругает за все, ничего не дает делать. Ты как будто в клетке.

Еще до женитьбы он рассказывал мне, что ударил свою первую жену. Но я не восприняла это как сигнал. Он при этом опускал глаза и выглядел таким виноватым, что я подумала, что он осознает, что поступил плохо, что ему на самом деле стыдно. А оказывается он просто кайф ловил и анализировал – схавает это человек или нет, пропустит или не пропустит. Вообще, если слышишь о таком, нужно сразу бежать и не выяснять, почему это случилось.

Первый раз Вадим Иванович ударил не меня, а нашу дочь Василину. Ей три месяца тогда было. Я попросила его ночью подойти к кроватке, когда она плакала. Он встал, психанул, ударил до крови – губа вспухла. Мы со старшей дочерью Ниной (от первого брака, 19 лет) его тогда выгнали, но через какое-то время я стала думать, что лишила ребенка отца, что он нечаянно это сделал, что он переживает, исправится. Мы помирились, он вернулся. Но тех слов раскаяния, что я сама придумала за него – что он поступил плохо и будет над собой работать - он не произнес. Сказал только, что семью надо беречь, находить компромиссы, друг друга прощать.

После того как он вернулся, все пошло по-старому: унижения, оскорбления. А через год – в сентябре 2009 - он в первый раз ударил меня. Уже даже не помню за что. В ноябре 2009 года он порвал мой паспорт. А у меня на тот момент было украинское гражданство, я оказалась бесправным человеком. После этого стал бить регулярно: в марте 2010-го, в мае 2010-го, в октябре 2010-го избил меня беременную. А потом уже – часто-часто. Кости не ломал, но хватал за руки, на пол кидал, бил по голове, лицу, мог бросить в меня телефоном. Бил до крови, до потери сознания, часто приходилось вызывать «скорую».

Я, конечно, понимала, что все это не нормально. Мы ходили к психологу, он просил, чтобы она научила меня терпеть его, чтобы убедила, что бьет – значит любит. Он считал, что его позиция абсолютно правильная. Психолог быстро поняла, что ситуация сложная и отправила меня в центр помощи жертвам домашнего насилия.

Один раз, когда он в очередной раз меня избивал – я собиралась идти за продуктами, а он отбирал у меня деньги – я вызвала полицию. Причем не с тем, чтобы заявить о побоях, а чтобы они помогли вернуть деньги. Полицейские приехали, сказали, что вмешиваться в наши финансовые дела не могут, а Вадим взял и сам заявил – да, я ее бил, сейчас расскажу за что. Он даже не считал нужным это скрывать! Полицейские составили акт, на основании которого я подала иск в суд. Приговор по этому делу был только потому, что он искренне признался и сам все рассказал полиции.

В сентябре 2011 года я подала в суд на лишение Вадима родительских прав. Но этот иск отклонили. В ноябре 2011 года я подала на развод, в январе 2012 года мы были разведены. С октября 2011 года мы жили на разных территориях. Но история на этом не кончилась. Дело в том, что вернуться в Керчь я тогда не могла – Вадим запретил мне вывозить детей за границу.

Первое время мы с детьми жили в центре помощи жертвам домашнего насилия «Анастасия», потом в центре «Матрона», потом, когда я устроилась на работу, – в общежитии. Я подала против Вадима еще несколько исков по побоям, иск по алиментам. Он уехал из страны в Израиль на год, а когда вернулся – начал меня преследовать. У меня было решение суда о том, что он меня бил, и я не хотела, чтобы он виделся с детьми. Но ко мне стала являться полиция, судебные приставы, отдел опеки. Требовали, чтобы я его пустила, что он имеет право общаться с детьми, что он папа. Мне приходилось пускать, и он истязал меня уже на моей территории.

А потом он подал в суд, чтобы забрать у меня детей (при разводе суд решил, что дети остаются со мной). И на время разбирательства суд постановил, что дети будут жить с ним. И он забрал их из садика и увез к себе, даже за вещами не заехав. На суде все были против меня. Представители отдела опеки говорили, что у папы трехкомнатная квартира, а мама живет в общежитии, поэтому детям лучше с папой. Я говорила о том, что папа распускает руки, что у меня соответствующее судебное решение, на что мне отвечали – так он же вас бил, а не детей.

Потом Крым стал российским, и я вернулась в Керчь. Устроилась там на работу главным бухгалтером, стала собирать документы для устройства детей в школу и садик. Но тут суд постановил передать детей отцу. Произошло это потому что я не смогла явиться на заседание – в этот день не ходил паром.

Все лето 2014 года он не давал мне нормально общаться с детьми, настраивал их против меня, то говорил им, что я их бросила, то, что хочу их выкрасть. Без него мне было видеться с ними нельзя, а при нем дети не могли меня обнимать. Я прихожу с игрушками, он говорит – детям они не нужны. И дети говорят – у нас должно быть мало игрушек, много игрушек – это плохо. Книжки, которые я покупала, тоже были неправильные.

Но через какое-то время дети Вадиму, видимо, надоели, и он просто отдал их мне по доброй воле. Я в Ростов приехала в конце декабря, в конце июня уехала с детьми в Керчь. На прощание Вадим сказал: «Может, ты с детьми побудешь и одумаешься».

Сейчас мы в Керчи. Я работаю, устраиваю детей в школу, в садик, но защищенной себя не чувствую. Я подписала обязательство, что раз в неделю мы будет звонить, чтобы Вадим мог общаться с детьми. Я знаю, что он в любой момент может приехать и забрать детей. И я не могу их не отдать.

От государства не было и нет никакой зашиты. Это я все эти годы должна была от него защищаться. Я обращалась во многие инстанции, но настрой всех служб был – разбирайтесь сами. Я обращалась в отдел опеки Ростова – жаловалась, что отец плохо обращается с детьми. Они в ответ - вы что, хотите, чтобы мы вас на учет поставили? Ходила к уполномоченному по правам ребенка в Ростове. Там говорили – Парижские, вы тут уже всем надоели, у вас нет доказательств, что он грубо обращается. А когда Вадим Иванович потребовал забрать детей, то оказалось достаточно одного его слова, чтобы все заработало. Полиция отказывалась приезжать, когда Вадим ударил Василину, требовали, чтобы я сама шла к ним и снимала побои. В суде мне приходилось самой доказывать, что он меня избивает. От меня требовали, чтобы я принесла ксерокопию паспорта того, кто меня избил. Нужно было самой быть обвинителем, доказывать, что я действительно пострадавшая. Первый суд я выиграла – Вадиму присудили выплатить 7000 рублей в пользу государства. А второй – проиграла. Опоздала на заседание, и судья посчитала это моим отказом от иска. А опоздала я, потому что жила в тот момент под Ростовом, но не могла об этом сообщить, так как муж начал бы меня преследовать. Он и так, когда я из суда выходила, пытался мне дорогу преграждать, ногами пинал.

Могла ли я сразу определить, что он будет таким в семейной жизни? Сложно сказать. Я вообще не знала, что такое бывает. У меня нет способа проверять, есть ли двойное дно у человека. Я из маленького города, мы здесь все друг у друга на виду, если человек как-то нехорошо проявился, все узнают об этом через неделю.

Если внимательно прислушаться к истории, как он стукнул первую жену, то можно было сразу все понять, но недосуг было прислушиваться. Мы недолго были знакомы. А он хотел детей, я хотела детей, мы хотели семью, он меня во всем устраивал. Не пьет, не курит, не гуляет. Бизнес у него какой-то есть. Зовет на свою территорию, еще хочет семью и детей – ура! Говорит, поедем в Россию, будет у тебя российский паспорт. Он приехал ко мне в Керчь, я считала, что это подвиг для мужчины. У нас тут принято, что мужчина где-то зарабатывает деньги, а ты его ждешь одна-одинешенька. И детей мои прошлые мужчины не очень хотели. А тут все было наоборот – все недостатки предыдущих перекрылись его достоинствами. Он сидит возле меня, глаз не сводит и детей хочет. А тут я вскоре забеременела. Родственникам моим он сразу не понравился, но им и до него никто не нравился. Девочек-подружек, которые сами не замужем, я тоже слушать не стала. Значит, надо было самой все выхлебать.

Я считаю его шизофреником. У него какой-то бизнес, но на работу он никогда не ходил. Ситуация усугублялась тем, что я с ним 24 часа в сутки 365 дней в году в этом варилась. Не дает мне спать, доказывая свою правоту, что я должна идти на работу. А как я пойду, когда Василине 3 месяца, а у меня нет российского гражданства. Дочка заболела ветрянкой, я смазываю ее зеленкой, как врач прописал, а он стоит рядом и говорит, что это нельзя делать, что это плохо, что я дура. И так целую неделю, пока у ребенка была ветрянка. Я в слезах, собираюсь с силами, терплю, стараюсь, чтобы дочка выздоровела. Потом ветрянка начинается у Вани, и я еще неделю терплю то же самое. При этом он считает, что он любит меня. Мы с психологом выясняли недавно, что для кого-то любовь – это секс, для кого-то забота, а для него - это выяснение отношений, насилие.

Меня, конечно, поддерживают мои друзья. Пишут мне для судов характеристики, что я адекватный человек, что забочусь о детях. Бывший муж тоже пишет, и даже учителя Нины (старшей дочери). Помогли устроить в садик и школу детей.

У меня сейчас надежда одна – у Вадима появились проблемы с законом, речь идет о подделке документов при покупке швейцарской дачи. Возможно, будет уголовное дело о мошенничестве. Я не особо буду рада, если его посадят, я надеюсь, что он снова в Израиль сбежит. И будет в розыске, а я буду чувствовать себя спокойно, зная, что он не придет. В противном случае, он будет держать меня на крючке до 18-летия Вани.

Наталья Туникова, 43 года, юрист, Москва

В начале 2011 года он начал проявлять свой интерес ко мне: красиво ухаживал, всегда помогал. В апреле мы начали жить семьей. Постепенно начались обычные бытовые проблемы, у него появились резкие смены настроения, начались ссоры.

В августе 2012 года во время обычной ссоры он в ответ на мою какую-то реплику о том, что мне не нравится в наших отношениях, вдруг резко вскочил, схватил меня за горло и перевернул вместе с креслом, начал бить кулаками по голове, а он в два раза больше меня. Я была в полном шоке, испугалась, кричать не могла, была в полном ступоре, как кролик, фиксированный змеей. Не помню, почему он вдруг прекратил и ушел на кухню, я так и осталась лежать, ноги полностью отнялись, меня всю трясло. Тут он вдруг возвращается, поднимает меня на руки: «Прости-прости». Мы поехали в больницу, мне там предложили госпитализацию, я тогда отказалась. Вышла, рассказала ему, а он говорит: «Видишь, всё нормально, я же говорил, ничего страшного».

Потом это продолжалось раз за разом до 2014 года. При этом на людях всё было прекрасно, все друзья говорили, что у нас отличные отношения. Он меня постоянно нахваливал: «Как она готовит!», «Как у нас все здорово!» Пойти куда-то со своей проблемой, в травмпункт, мне было стыдно; по мне, такие проблемы могли быть только у каких-то маргинальных семей. Для меня это было ужасно унизительно. Я считала, что я сама виновата, что я такая плохая, раз меня бьют, есть за что. А его я жалела, мне казалось, что ему должно быть очень плохо. Он это всё поддерживал. При всём при этом я продолжала его любить и считать самым близким человеком.

В августе 2014 года однажды вечером у него было плохое настроение, я никак не могла понять, почему он злится. Когда он уснул, я решила из любопытства посмотреть его телефон, хотя я знала, что ему это не нравится. Там я увидела, что он переписывается со своей сестрой и теткой, которые отзывались обо мне в крайне уничижительной форме. Меня очень огорчило, что он поддерживал такие разговоры. Я заплакала, наконец легла спать с мыслью, что утром расспрошу у него. Утром я взяла его телефон, подошла к нему с вопросом: «Зачем же ты так пишешь обо мне?» Я даже не помню, успела ли я договорить, как он вскочил: «Мразь, ты опять копалась в моем телефоне». Он начал меня бить по голове, по височным частям. Я потеряла сознание, голова сразу налилась свинцом, очнулась, − он тащит меня на кухню, а там открыта балконная дверь (15 этаж). У меня в голове мысль, что это конец, еще один удар и всё. Я схватилась за стол, чтобы найти опору, взяла какой-то предмет, даже не поняла что это, и отмахнулась от него. И всё. Это оказался нож, я ударила его в бок, он сразу прекратил, схватил кухонное полотенце, сам вызвал себе «скорую». Она приехала вместе с полицией, его увезли на «скорой», а я пыталась сказать, что избита, но меня никто не слышал.

Меня отвезли в полицию, там меня тоже никто не слышал, наконец заметили, что мне плохо, и всё-таки дежурный вызывает мне «скорую». Я говорю врачу: «Если я сейчас здесь умру, вас в покое не оставят, о вас будут все писать, заберите меня в больницу, пожалуйста, мне очень плохо». Врач, как будто меня здесь нет, разговаривает с сотрудником полиции: «Что же делать, забирать или нет?» Он отвечает: «Да ладно, обычное явление, посидит и пройдёт всё». Врач: «Да ты слышал, что она сказала? Меня же затаскают». Только поэтому меня и забрали. Положить меня не смогли, в полиции сказали, что нельзя – «некому её охранять», и меня привезли обратно в участок. Завели дело по 111 статье – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. 8 лет лишения свободы. В отношении него никакого дела не открыли.

Переломный момент в моём деле произошёл, когда я познакомилась со своими адвокатами: Евгением Рубинштейном и Глебом Глинкой. Они согласились заниматься делом бесплатно. Они пообещали, что будут биться до последнего, поняли, что у меня была чистая самооборона. Они подали за меня иск мировому судье, чтобы установить, что он в ту ночь вновь меня бил, и я себя только защищала.

Сейчас я и другие женщины в моём положении организовываем движение, основная задача которого – добиться, чтобы был принят отдельный закон по домашнему насилию. Главное, что должно быть в законе - это охранный ордер. В моём случае, если бы он был – это было бы моё спасение. Я бы тогда просто позвонила в полицию, и мне его выдали. Это означает, что ему ко мне нельзя подходить на какое-то определенное расстояние, меня нельзя трогать.

Несмотря на то, что существуют особые стереотипы, есть огромное количество женщин – успешных, образованных, финансово независимых, которые просто не рассказывают о своей проблеме, никуда не обращаются. Они могут стесняться, бояться, находиться в состоянии, в котором я была всё это время. Сейчас жертва звонит в полицию. Ей там могут сказать: «Мы не приедем, идите в травмпункт», либо они приезжают, и тут либо они просто поговорят с человеком, который тебя избивает, либо даже забирают в участок. Он там озлобится, проведя ночь, и снова возвращается домой в таком состоянии. И тут уже может дойти до совсем печального исхода.

В травмпункте, как правило, неправильно описывают полученные травмы: синяки описывают без цвета, а именно это имеет самое важное значение для определения давности судмедэкспертизой. В итоге женщина не может даже завести дела, ведь ей говорят: «У вас нет никакого вреда здоровью, у вас всё неправильно описано».

На мой взгляд, эта проблема давно вышла за рамки бытовой и стала общественной, публичной проблемой. Бить супругу это не частное или семейное дело, а преступление против личности, совершенное близким ей человеком.

Мария

Одна из самых больших проблем, связанных с домашним насилием, это когда на тебя постоянно оказывают психологическое давление. Часто после такого жертва начинает винить себя. Так было и у меня. Когда на тебя постоянно кричат, это как в детстве, ты постоянно думаешь, что ты где-то провинился. А на твои проблемы могут отвечать просто: «Что это за бред?»

Мои отношения с таким человеком начались абсолютно нормально, нам было очень интересно вместе, у него высшее образование. Потом я начала замечать, что он часто говорит только о себе, а если я начинала какую-то тему, она сразу затухала. Меня это начало обижать. Это тоже очень давило. При этом он себя чувствовал очень комфортно, и мне тогда казалось, что это со мной что-то не так – раз ему нормально. Я перестала видеться со своими друзьями, только с его. То есть навязывал свои желания так, чтобы я воспринимала их как должное, как будто я ему была все время должна. Еще он был очень ревнивым.

Однажды из-за этого он начал сильно кричать, мы очень сильно поссорились, и в итоге он решил конфликт не очень хорошо: он меня изнасиловал. Я до сих пор не могу это вспоминать, как будто блок стоит на этих воспоминаниях, такая защитная реакция. Помню только свои ощущения. Сначала было очень страшно, а потом личность твоя как будто раздваивается, и ты отрываешься от реальности. Самое мерзкое, что он на утро мне потом сказал: «Видишь, как у нас с тобой все хорошо». И он даже не понимал, что он натворил что-то очень-очень плохое. После этого я ходила и старалась об этом не думать, как будто было и было, ладно… Только со временем поняла, что это загоняет меня в ужасное состояние, поняла, что у меня пропали все интересы, что я нахожусь в ужасной депрессии. Слава богу, мне хватило ума уйти оттуда, когда он предложил мне жить вместе. Я тогда поняла, что могу попасть в такую западню… Так я могла хотя бы когда плохо просто неделю телефон не брать… А ему абсолютно комфортно было, его все устраивало. Очень страшно во всем этом признаться. Я никому из близких не рассказывала об этом.

Самым страшным для меня еще было узнать, что это не единичный случай, а система, настолько испорчены люди. Некоторые вообще считают, что такое поведение норма. Недавно вышла книга женоненавистника Новоселова, где он дает советы какому-то парню, чтобы он изнасиловал женщину, с которой у того не складывались отношения: «А ты возьми и изнасилуй ее». И парень потом этот пришел с благодарностью: «Круто, чувак, ты спас мои отношения». Эта книга продавалась в крупных книжных магазинах Москвы, в «Буквоеде» на Воздвиженке…

Этот законопроект нужен. Обычно женщина, которая живет с мужчиной, если он начинает драться, вызывает мента на него. Он приезжает, но ведь все равно этот насильник останется жить с тобой под одной крышей. Закон должен быть направлен не на то, чтобы ждать, когда ситуация дойдет до критической, а на то, чтобы уметь предупредить ее. Чтобы, если ты пожаловалась на него, его поставили на учет, а спустя определенное количество вызовов определили на принудительное лечение, на контроль гнева. Такая программа есть, но она существует на добровольной основе. Это правда работает. Людей учат управлять гневом. Мы же, например, не кидаемся на людей с кулаками, когда злимся. Конечно, есть такие, сами по себе агрессивные, которые всегда считают, что они правы, и они все делают, как надо - с ними сложнее, вот таких можно только принудительно заставить посещать подобные занятия. Очень важно, чтобы был какой-то контроль и когда есть сожительство вне брака.

Материал подготовили: Анна Красноперова и Ольга Горелик

The Insider также благодарит за помощь в создании материала Алену Попову, Мари Давтян и Центр "Анна"