Экономика
Сегодня Минфин опубликовал предварительную оценку, согласно которой за первый квартал дефицит бюджета составил 1,4% ВВП, тем временем Центробанк опубликовал свою оценку роста российской экономике в I квартале - 0,5%, при этом департамент исследований и прогнозирования ЦБ ожидает в этом году рост экономики на 2%. Если бы Улюкаев был на свободе, он наверняка бы не преминул возможностью снова заявить о том, что российская экономика оттолкнулась от дна. В отсутствие Улюкаева The Insider обратился с вопросом о перспективах российской экономики к экономисту Михаилу Дмитриеву. Эксперт рассказал, о том, что мешает экономике расти, возможен ли всплеск новых протестов и стоит ли ждать новой волны кризиса.
- Можно ли говорить о том, что дно кризиса достигнуто? По расчетам ЦБ в первом квартале наблюдается рост ВВП (хотя за январь-февраль промышленное производство было в минусе).
- Дно, скорее всего уже достигнуто. Что касается промышленного производства, то, как вы знаете, недавняя переоценка Росстата вообще показывает, что даже в обрабатывающей промышленности в результате кризиса падение было незначительным, а добывающая вообще не падала. Если же мы посмотрим на индикаторы опережающих ожиданий, опросы PMI для промышленности и для услуг, то они все уже давно устойчиво в положительной зоне. Поэтому в качестве тренда мы можем ждать возобновления роста в обрабатывающей промышленности.
- Это в промышленности, а по ВВП?
Прогнозы из квартала в квартал показывают снижение средних ожидаемых оценок темпов экономического роста
- Скорее всего да, только этот рост в любом случае будет незначительным, поскольку это всего лишь только выход из рецессии, а среднесрочные темпы экономического роста будут зависеть от гораздо более фундаментальных факторов. Тут речь идет не просто о преодолении рецессии, изменении ожиданий бизнеса и населения и некотором улучшении конъюнктуры нефти, а о появление новых драйверов экономического роста, которые при нынешнем инерционном сценарии развития активированы не будут. То есть даже если рецессия будет преодолена, в быстрый экономический подъем она не превратится. Консенсус прогнозы из квартала в квартал показывают снижение средних ожидаемых оценок темпов экономического роста в период после кризиса. Какое-то время тому назад эти средние оценки превышали 2% в год для периода, начиная с 19 года, а сейчас уже едва достигают 1,8%, а многие аналитики прогнозируют что-то ниже 1,5%.
- Это уже ближе к стагнации, чем к росту.
- По меркам Евросоюза, это вполне неплохой себе экономический рост. Но для России он очень мал. Для того, чтобы продолжать сокращать разрыв с развитыми странами, нам нужны темпы роста 3,5-4% в год. По сравнению с базовым прогнозом это требует ускорения 1,5-2% ежегодно.
- Но и даже тот малый рост, о котором мы говорим, может сойти на нет при падении цены на нефть. Насколько вероятен сценарий того, что нефть может во втором полугодии снизиться относительно существенно, например, на 10 долларов за баррель?
- Вопрос в устойчивости этого снижения. Временные колебания на этом рынке, который пока не нащупал долгосрочного тренда, они, я думаю, возможны в очень больших пределах. И мы это видели в прошлом году, например. Размер колебаний в 2 раза – это впечатляет. Но долгосрочный тренд гораздо важнее, и я не очень верю в то, что на длительный интервал времени цена на нефть может опуститься очень сильно.
- Даже 40 долларов – это слишком низко для долгосрочного сценария?
- Я не говорю про долгосрочный, скорее про среднесрочный сценарий. Да, для среднесрочного сценария это очень низко.
- Но ведь себестоимость добычи сланцев она уже ниже 50 долларов, по крайней мере, в США, а эта индустрия сейчас развивается довольно быстро.
- Но это себестоимость добычи. Это не себестоимость транспортировки. Главный импортер нефти сейчас Китай, который сланцевую нефть едва ли получит в обозримом будущем. Нефтяной рынок сегментирован, он не полностью конкурентен.
- Кстати, насчет Китая, многое же зависит от того, как там будет развиваться экономика, не будет ли там падать спрос и экономический рост. Нет ли и здесь потенциальных рисков для России?
- Безусловно, но надо понимать, что это не отменяет долгосрочного тренда. И Китай, и Индия, и многие другие развивающиеся рынки уже набрали инерцию поступательного развития. Скорее всего в Китае экономический рост продлится и уж точно продлится рост внутреннего потребления. То есть то, что инвестиции могут падать и устойчиво падать длительное время – это возможно, но в Китае очень высокая норма накопления и падение инвестиций будет сопровождаться ростом потребления населения. Если мы посмотрим, сколько баррелей на душу населения нефти потребляют в Китае, то это где-то, если не ошибаюсь, в 5-7 раз ниже, чем потребление США. В Индии это еще меньше, намного меньше, а в Индии пока нет признаков торможения экономики, она развивается темпами быстрее китайской. И этот разрыв в потреблении горючего будет сокращаться, потому что в обеих странах продолжается автомобилизация населения. И она отнюдь не в формате электрических автомобилей происходит. Есть и еще один аспект потребления нефти – ускоренное развитие аддитивных технологий или 3D принтеров. Они могут получить настолько широкое применение, что использование нефти для выпуска расходных материалов 3D принтеров компенсирует последствия снижения спроса на моторное топливо в развитых странах.
- Если вернуться к российским проблемам, как получается, что внешние резервы ЦБ растут в условиях, когда дефицит бюджета сохраняется?
- Потому что ЦБ считает необходимым это делать. Во многом это связано как раз с тем, что экстремальная волатильность российской экономики в зависимости от резких колебаний мировой энергосырьевой конъюнктуры сохраняется. И в случаях резкого падения цен на нефть российский рубль будет подвержен таким же экстремальным атакам, как и в прошлом. Поэтому ЦБ нужны резервы, чтобы иметь возможность сдерживать экстремальные девальвации, которые наносят значительный урон экономике.
- Но как ЦБ удается наращивать резервы, если ВВП не растет? Если не за счет резервов, то за чей счет мы сейчас оплачиваем дефицит бюджета?
- Сейчас конкретно ни за чей. Дело в том, что первый квартал года традиционно характеризуется относительно высокими показателями профицита платежного баланса, низким оттоком капитала и это хороший момент поднабрать резервов. А что касается того, каким образом ЦБ их поднабирает – это просто один из каналов впрыска ликвидности в экономику. Точно так же ЦБ мог бы кредитовать центральные банки по сделкам РЕПО или прямо или косвенно кредитовать бюджет РФ. В данном случае спрос на эту ликвидность в экономике существует, как видим, ускорения инфляции не происходит, наоборот инфляция достигла рекордно низких уровней и продолжается ее снижение. Так что ЦБ действует вполне в пределах допустимого коридора кредитно-денежной политики.
- То есть по сути ЦБ наращивает резервы за счет того, что печатает деньги?
- Да. Но это не значит, что они не были бы напечатаны по другим каналам. ЦБ действует в рамках сложившегося спроса на деньги, перераспределяя вброс ликвидности между различными каналами. Это не наносит ущерба макроэкономической стабильности, потому что инфляционные ожидания снижаются и снижаются темпы инфляции. Если бы ЦБ вбрасывал не востребованную ликвидность, то мы бы получили обратный тренд в экономике.
- Так почему все-таки при застое в производстве вброс ликвидности не приводит к росту инфляции?
- Тут нет никакой загадки. Ускорение роста денежной массы М2 в начале года было незначительным – с 11,3% в среднем в 2016 году до 12 % год к году в январе 2017-го. Это не сильно повлияло на инфляционные ожидания.
- В целом по инфляции целевых показателей удастся достигнуть? 4% обещали в этом году.
- Да, это очень вероятно, и скорее всего даже досрочно. К концу года мы можем ожидать уровня годовой инфляции в районе 4%.
- Означает ли это переход от роста, основанного на потреблении, к росту, который должен исходить от инвестиций за счет низкой инфляции?
- Само по себе это ничего не означает. Если мы посмотрим на Евросоюз, то там инфляция не поднимается выше 2%, но никаких инвестиций низкая инфляция сама по себе не порождает. Для России снижение инфляции до уровня ниже 5% - это важное условие, которое облегчает возобновление инвестиционной активности в экономике, но отнюдь не достаточное.
- Что тогда еще нужно? Что мешает сейчас росту быстрому инвестиций?
- Есть ограничения в инвестиционном климате, есть опасения инвесторов в отношении устойчивости спроса. А самое главное – это то что многие сегменты российского рынка, которые могут быть двигателями экономического роста в долгосрочной перспективе, пока еще не активированы. Например, экономике необходимо увеличение инвестиций в инфраструктуру как минимум на 1,5%, может быть, на 2% ВВП ежегодно, но рынок инфраструктурных инвестиций пока не готов к тому, чтобы осваивать такие объемы. То же самое с жильем, вы видите, что, несмотря даже на кризис, объемы ввода жилья в стране впервые превысили предыдущие исторические рекорды, достигнутые еще в советское время, в 1989 году. И это далеко не предел, потому что по обеспеченности жильем Россия все еще ниже тренда, и возможно еще одно удвоение объемов ввода жилья. Но это требует активации других механизмов привлечения инвестиций в этот сектор. Через ипотеку такой объем скорее всего экономика не переварит, но у нас недоразвит сегмент коммерческого арендного жилья, который может развиваться очень быстрыми темпами. В городах пока только 7% жилья сдается в организованную аренду.
- Не рискует ли этот рост стать пузырем в условиях, когда у нас уже половина квартир в новостройках стоят пустыми, и многие застройщики жалуются на то, что спрос падает?
- Если мы перейдем к арендному сегменту жилья, если это будет сопровождаться еще мерами, стимулирующими или облегчающими территориальную мобильность населения (а именно под это и должен развиваться арендный сегмент жилья), то пузыря не возникнет. Наоборот, любая мобильность означает, что где-то жилье пустеет и фактически на одну семью нужно в 2 раза больше жилья, чем было бы нужно, если бы эта семья не меняла место жительства. Проблема как раз в том, что необходимость усиления трудовой и территориальной мобильности влечет за собой рост потребления жилья. Причем в основном все-таки в организованном арендном сегменте, а не в ипотечном.
- Но пока-то рынок арендного жилья не слишком развивается, не столкнутся ли строительные компании столкнутся с банкротствами из-за низкого спроса?
- Сам факт преодоления циклического спада будет означать постепенный рост уверенности инвесторов, и скорее всего уже в этом году как минимум прекратится падение инвестиций, а, может быть, и начнется их рост. Другое дело, что масштабы могут оказаться не такими, как нам бы хотелось. А вот меры структурной политики, связанные с инфраструктурой, с жильем и созданием условий для более динамичного развития не сырьевых секторов экономики (эти условия, кстати, не так уж и сложно создать в современной российской реальности), все это будет стимулировать инвестиции. Потому что, создаст совершенно другие ожидания и другие возможности на инвестиционном рынке.
- Еще есть проблема, о которой председатель Счетной палаты Татьяна Голикова постоянно говорит – это износ основных фондов, который по ее оценкам уже больше 50%, и она уже заявляла, что там какие-то невероятные деньги (4 трлн. рублей) требуется просто для того, чтобы фонды не переставали изнашиваться. Насколько это острая проблема сегодня? Будет ли государство производить эти инвестиции?
- Эти показатели исторически довольно устойчивы, и традиционно были достаточно высокими. Можно посмотреть данные Росстата, никакого катастрофического падения там не происходит. И там, где существует потенциал экономически эффективного сбыта, инвестиции в новое оборудование все равно делаются.
- Да, но, наверное, не в государственном секторе. Например, медицина, образование.
- Ну почему, как раз в государственном секторе инвестиции были сделаны очень значительные. Если мы вспомним приоритетный национальный проект «Здравоохранение», там как раз акцент делался на закупке медицинского оборудования. И эти закупки еще не амортизировались полностью. Конечно, ситуация неравномерна по сектору здравоохранения, но за последние 10 лет никакой катастрофы не произошло.
- Пару слов по поводу курса рубля, который в последнее время вроде бы укреплялся, но сейчас все чаще звучат прогнозы о новом снижении. Как думаете, нас ждет новая волна девальвации?
- Нас ждут скорее всего сезонные коррекции курса рубля. Обычно благодаря сезонности нашего платежного баланса весной курс рубля несколько подрастает, а ближе к осени он начинает снижаться. И не исключено, что в этом году нас тоже ожидает нечто подобное. Но пока цены на нефть находятся в том коридоре, который обозначился в последние месяцы, ждать резких колебаний валютного курса не стоит. Ведь надо понимать, что резкая девальвация еще и вступает в конфликт с целями макроэкономической политики ЦБ, а именно, максимальное снижение инфляционных ожиданий. Любая резкая девальвация препятствует этому, а снижение инфляции, как мы говорили, является необходимым условием для возобновления инвестиционной активности.
- Не только инвестиционной активности, ведь и на уровне жизни тоже это сказывается. Как вы считаете, в этом году удастся выйти на рост реальных доходов населения?
- Рост реальных зарплат уже начался.
- В годовом измерении мы это увидим в 2017?
- Возможно, но в любом случае рост будет не очень высоким. Вопрос в том, что начнет оживляться быстрее. Могут более динамично подрасти инвестиции по каким-то причинам, и тогда рост доходов будет немножко запаздывать. Но на мой взгляд это все очень незначительные отклонения с учетом того, что в ближайшее время мы не начала быстрого экономического роста.
- В этих условиях, когда экономика замерла на месте, что можно ждать в контексте протестных настроений?
- По имеющимся социологическим данным признаков резкого ухудшения социально-политической атмосферы не наблюдается. А если мы посмотрим на индексы экономических настроений, например, индекс потребительской уверенности Росстата или индекс финансовых настроений Сбербанка, который далеко не только финансовые настроения отражает, то там в последнее время обозначился довольно быстрый восстановительный рост.
- То есть в этом выборном цикле, наверное, не стоит ждать ситуаций, повторяющих 2011 год?
- Пока таких признаков нет. Но, я повторяю, надо сделать поправку на то, что мы не проводим сейчас ни качественных, ни количественных исследований, которые могли бы идентифицировать ранние признаки роста напряженности. Но по имеющимся данным таких признаков не наблюдается. Уличные протесты, которые произошли в конце марта, возможно, отражают настроения лишь относительно небольших социальных групп.
- На мой взгляд все-таки критическое значение имеет готовность и возможность властей перейти к более долгосрочно ориентированной экономической политике. На стадии выхода из кризиса критически важным является то, удастся ли стране достигнуть более высоких темпов экономического роста. Для этого нужны решительные меры, и они уже разрабатываются, но будет ли готова власть их реализовывать, мы увидим только в 2018 году.
- Вы думаете, препятствия для перехода к такой модели развития скорее экономические или политические? Может быть, власть просто боится таких структурных перемен именно по политическим соображениям?
- Нет, те изменения, которые необходимы в экономической политике сегодня, наталкиваются на удивительно мало политических барьеров. Может быть, политическими ограничениями являются отдельные важные меры, например, давно назревшее повышение пенсионного возраста, которое очень важно для улучшения ситуации на рынке труда и для возобновления инвестиционного роста. Но таких мер не так много, большинство мер вполне находятся в зоне политической комфортности, и, как это ни странно, они не являются чересчур радикальными для нашей экономической политики.
- Это как раз инвестиции в инфраструктуру, о необходимости которых вы говорили?
- Это в принципе комплекс мер, который способен создать более благоприятные условия для развития несырьевых отраслей. В основном это меры, связанные с развитием больших городов, где будет создаваться не меньше трех четвертей дополнительного экономического роста, который может быть достигнут за счет этой политики. А остальное тесно связано с рынком труда. Это развитие компетенций и рост предложения рабочей силы, то есть увеличение доли экономически активного населения, без которого экономический рост будет очень затруднен.
- Как можно государственными мерами увеличить долю экономически активного населения?
В условиях сжимающегося трудоспособного населения трудно инвестировать в новые проекты
- Запросто. У нас, например, доля инвалидов, участвующих на рынке труда, в два раза ниже средней по развитым странам, а инвалидов у нас свыше 12 млн. человек. В основном это пожилые, но есть и много людей трудоспособного возраста, которые в работать, но нынешняя система содействия занятости не очень эффективна в их вовлечении. Подобных мер на самом деле довольно много. И как раз активация всего этого трудового потенциала очень важна, потому что в условиях сжимающегося трудоспособного населения вообще трудно инвестировать в новые проекты. Потому что любая инвестиция будет означать, что в данном конкретном населенном пункте инвестор, чтобы создать одно новое рабочее место, должен убедиться, что два других рабочих места ликвидированы. Одно в связи со старением населения, а второе - для того, чтобы какого-то имеющегося работника можно было переместить на новые вновь создаваемые предприятия. У нас безработица сейчас на уровне исторического минимума, и это в условиях кризиса, а что будет когда начнется экономический рост?.
- То есть просто нет рабочих рук.
- Физически не хватает свободных рабочих рук, резерва рабочей силы, который может быть задействован для создания новых рабочих мест.
- А миграция не может компенсировать эту проблему?
- Потолок миграции, которого мы можем достигнуть – это 300 тысяч человек в год. Притом, что у нас выбывают до 500тысяч ежегодно. Причем миграция все-таки в основном связана с переездом людей относительно невысокой квалификации, которая сейчас инвесторами не востребована.
- Вы сказали, что программа мер, которую вы описываете, уже разрабатывается – а кем именно?
- Сейчас параллельно две стратегии готовятся правительством и Центром стратегических разработок. Есть еще Столыпинский клуб, и в том, что касается создания среды для ведения бизнеса, его предложения во многом перекликаются с тем, что делается в остальных центрах разработки стратегии. Что касается правительственной стратегии и ЦСР, то они даже намерено разведены по горизонтам: ЦСР до 24 года, а правительство до 35. Споров между ними очень немного. Насколько я могу судить, идет довольно тесная координация работы. И по сути дела это будет одна стратегическая программа.
- Если уже есть сама программа и если у нее нет политических рисков, почему вы сомневаетесь в том, что она будет принята?
- Средний уровень реализации предыдущих программ такого масштаба очень низок. У Стратегии 2010 (мы ее называем, по последнему году, на который она была ориентирована) он был 36%, и это еще неплохо, поскольку у стратегии 2020 уровень реализации вообще 29%.
- В чем проблема, если нет политических рисков?
- Это вопрос мотивации и вопрос механизмов реализации стратегии. Предыдущие стратегии плохо реализовывались, потому что сама система приоритезации главных мер и работы над ними в проектном формате не была реализована. Поэтому нужно кое-что поменять еще и в системе государственного управления. Удастся ли запустить весь процесс развития в новом формате сразу после президентских выборов 18 года, тут пока гарантии никто не даст.
- То есть нужно каким-то образом повысить мотивацию чиновников, которые будут ответственны за реализацию этой программы?
- Нет, это не вопрос мотивации, как таковой, а это вопрос других методов управления изменениями. В проектном формате изменениями в России почти никогда не управляли, и исключением из этого правила на самом верхнем уровне были только приоритетные национальные проекты и Майские указы президента, многие из которых, как показал наш анализ, сработали неплохо. А вот работать более широким фронтом по всем стратегическим приоритетам пока удавалось гораздо хуже, и во многом из-за недооценки роли проектного формата и роли приоритезации. И плюс на все это накладывается неадекватная система стратегического планирования, которая была введена несколько лет тому назад и сводятся к каскадному производству огромной массы бюрократических документов. Они разрабатываются последовательно сверху вниз, сперва федеральные, потом региональные, потом муниципальные, и к тому времени, когда принимаются документы нижнего уровня по всей этой переусложненной бюрократической процедуре, федеральные уже давно устаревают, и надо все начинать сначала. На реализацию там просто не остается времени.
- А в норме как это должно выглядеть?
- В норме это должен быть синхронизированный процесс с механизмом параллельного согласования стратегических документов всех уровней и их частой актуализации. Это должно делаться гибко, не в каскадном режиме - сперва утверждаем одно, потом другое, потом третье,- а в формате непрерывных консультаций на всех уровнях государственного управления. Это, к сожалению, проблема любой большой федеративной страны, и нашей системе управления тоже нужно привыкать быть гибкой, работать в режиме реального времени.
- Вы сказали, что в 2018 мы поймем только, то есть только после выборов?
- Да, эти стратегии еще не готовы, их представление президенту ожидается не раньше мая. Дальше пройдет, естественно, какой-то процесс их обсуждения, осмысления, а там уже и президентские выборы.